Юбилей

Двор бабушки Елизаветы похож на вытертый подошвами ковёр домотканной работы. Он состоит из шпорыша, опавших листьев винограда-растрёпки и солнечных зайчиков. Но сегодня палитра двора поблекла перед нашествием ярких платьев и разноцветных косынок.

Девять правнучек - молодайки, одна другой краше. Щёки - антоновы яблочки, губы ярче рубинов, глаза подведены синеньким, как и окошки старенькой хаты. От такого разноцветья бабушка Елизавета сухонькой рукой прикрыла лицо, на котором каждая морщинка - малая копия измордованного засухой овражка.

- Бабушка, - подала голос одна из правнучек. - К тебе гости пожаловали. Из района. Начальство.

Гостей двое. Лысоватый гражданин с коробкой в обнимку и полная дама казённой наружности, отчего осенние розы в её руке казались и не букетом вовсе, а гетьманской булавой.

- Многоуважаемая Елизавета Паньковна, - молвила дама.

- Пантелеевна, - поправил лысоватый.

- Извиняюсь, но так написано... Уважаемая Елизавета Пантелеевна, от имени главы районной администрации позвольте поздравить вас с юбилеем. Примите от нас этот букет и телевизор последней модели... А слёзы, думаю, ни к чему. Мы ведь прибыли к вам от чистого сердца, не ради формальности.

- Не обращайте на меня внимания, - смахнула потерявшуюся в овражках-морщинках слезу. Плачу от радости... Господь сподобил дожить до ста лет, а заодно исполнил извечную мечту...

- Если не секрет, какую, Елизавета Пантелеевна, - поинтересовался лысоватый. - Не цветной ли телевизор имеете в виду?

- Нет, вот это, - прижала к груди успевший перекочевать из начальствующих ладоней букет. - Всю жизнь мечтала получить цветы в подарок, но никто так и не догадался.

Тишина воцарилась в бабушкином дворе, лёгкая тень прошмыгнула по алым щёчкам правнучек. И стало слышно, как ветерок прохаживается по ковру домотканной работы, где осень вышивала узоры из зелёненького шпорыша, багряных листьев винограда-растрёпки и солнечных зайчиков.

Упрямая тётушка Анисья

Палисад тётушки Анисьи оконтурен сентябринками. Голубые, фиолетовые, с оранжевым отливом. А в самом периметре - и вовсе половодье красок. Циркусы, блек джеки, венделлы, хризантемы... Здесь же и сама тётушка Анисья, секатором линчует притаившиеся в кустиках роз побеги шиповника. Сердитая, косынка повязана на пиратский манер.

Венделла из палисадника тётушки Анисьи.

- Мамаша, - проникновенно говорит стоящий за периметром сентябринок молодец. Лицо налито свекловичным соком, помести такое в палисад, бордовые блек джеки стушуются. Но при этом молодец отчаянно боится тётушки Анисьи, особенно - хищно щёлкающей гильотины в её руке.

- Послушайте, мамаша, - заходит на второй круг свекольнолицый. - Я же обрисовал ситуацию... Ваш сын Артёмий Павлович нанял мою бригаду, чтобы проложить траншею от водопровода до вашей хаты. И аванс выдал.

- Копать не позволю, - отрезала тетушка и ловко смахнула отцветший бутон венделлы. - Я и сыну о том сказала. Перепоганите в палисаднике всё...

- Мы осторожно, - возражает молодец. - Пройдёмся на цыпочках, я уже прикинул. Вон те пять кустиков уберём, да хризантемки малость побеспокоим.

- Ещё чего вздумал, - сверкнула глазами из-под повязанной на пиратский

манер косынки. - Хризантемы он побеспокоит...

- Так для вашей же, мамаша, пользы. Неужели не устали воду таскать из уличного крана? Вы пока ещё при силе, а старость придёт, что тогда запоёте?

- Мои песни тебя не касаются. И с просьбой - подать кружку воды - не обращусь. Думаешь, я тебя не знаю? Ты - деда Гегемона внук, который кладбищем заведовал. Он сено там своим козам косил, а с людей деньги за уборку могил брал. И ты такой же, весь в деда пошёл, гробокопатель.

- Не надо, мамаша, переходить на личности, - осерчал свекольный молодец. – Уж, коль пошёл такой разговор, то передайте сыну, Артёмию Паловичу, раз трудовой договор не по моей вине расторгнут, аванс возврату не подлежит. Что же касается тебя лично, мамаша, то могилу для твоей персоны, так и быть, выкопаю бесплатно. И с большим удовольствием. Хоть сегодня.
- Иди, благодетель, туда, откуда явился, - поправила пиратскую косынку тётушка Анисья. - И не рой другому яму, сам в ней, чего доброго, окажешься.

Ушёл молодец, не забыв при этом плюнуть в сентябринки. И как-то враз, вроде, потускнела осенняя палитра тётушкиного палисада. Словно то была не обычная слюна, а смертельная отрава.

Сентябринки.

Одинокий букет под фонарем

После ночного дождя, на смену которому пришёл лёгкий морозец, циркусы словно облило жидким стеклом. Но я знаю, что утренник не убил таящуюся жизнь. В листьях и цветочных лепестках пополам с земными соками текут эфирные масла.

Их присутствие зримо проявляется осенью, когда приходит время сжигать обрезанные в зиму колючие стебли. Достаточно клочка старой газеты и одной спички, чтобы устроить в саду весёлый фейерверк.

Первый заморозок - это лишь робкая весть зимы, которая далеко за полярным кругом ещё только примеряет ошейники своре свирепых вьюг. За ним обязательно последует тепло. Оно освободит бутоны от ледяной корки и позовёт в путь-дорогу паучков.

Так оно и случилось. Около полудня циркусы переоделись в легкомысленные наряды из росы и паутины, а в алых граммофонах прижившейся среди просторов Донецкого кряжа текомы затрубили шмели.

Пахнет текома мёдом.

Вообще, текома - удивительное растение из семейства лиановых. На первых порах гостья из американского континента вела себя робко, как воспитанница пансионата благородных девиц, но потом вошла в раж и принялась изгонять из палисадов солнцеликие мальвы.

А шмели, пчёлы, трутни, муравьи и прочая промышляющая нектаром живность тому и рады. Ведут себя так, будто со дня сотворения Донецкого кряжа не имелось другого источника пропитания. Но человеку под граммофонами лучше не стоять. Оглохнешь от трубного гула, и вдобавок голова окажется в золотистой пыльце.

Ближе к ночи и вовсе распогодилось. Приползший с Малых Спорад циклон отогрел озябшие уши затесавшегося в сад подорожника. Заодно он пуховиком занавесил звёзды, оставив сиять лишь уличный фонарь, вокруг которого по пересекающимся орбитам вращались бражники.

Но вот в тишину вторгся стрекот каблучков. Стайка нарядных девиц выпорхнула из темноты и остановилась в светлом ореоле уличного фонаря. Потянуло духами и сигаретным дымком.

- Гляди-ка, - молвила одна. - А мы переживали, где раздобыть к Юлькиному дню варенья цветы? Налетай, бабоньки.

Осень, каштаны расцвели.

Мне бы следовало промолчать, но побоялся, что девицы окровенят пальчики о загнутые, вроде акульих зубов, шипы. Да и матерились они похлеще портовых грузчиков, у которых украли совковую лопату.

- Не мучайте себя и розы, - попросил я из тёмного нутра усадьбы. - Сейчас за секатором схожу...

Но куда там. Ломанулись по улице, роняя сигареты. А уж вопили так, будто голос подал не настроенный благодушно мужик, а чудище жуткое. Только за садовыми ножницами я всё же сходил. И охапку осенних роз на скамье под фонарём оставил. Почему-то казалось, что девицы далеко не убежали и теперь ждут-выжидают, когда уйду в дом.

Так оно, наверное, и произошло. По крайней мере, поутру букета на скамье под фонарём не оказалось.