В купе плацкартного вагона поезда «Мариуполь – Киев» моими попутчицами были две женщины. Они выглядели ровесницами, у обеих – лица в морщинах, натруженные руки, негромкая речь «на суржике». Обе сели в Волновахе, обе направлялись в Киев проведать детей и внуков. Одна ехала из Волновахи, вторая до поезда добиралась через блокпосты из неподконтрольного украинской власти Докучаевска.
Когда проводник разнес чай, женщины достали свои нехитрые «тормозки» – яйца, колбасу, сыр. Пили чай, разговаривали, делились печеньем и вели разговоры «за жизнь».
Жительница Волновахи говорила о недавно родившейся внучке: «Наконец-то девочку дождались, а то все пацаны. Самый старший внук уже школу заканчивает. Сын уехал в Киев давно, как женился, так и уехал. На киевлянке женился. Но мы виделись часто: то они к нам с дедом приезжали, то – мы к ним. Дед, муж мой, моложе был когда, внуков любил очень, не мог дождаться, когда в гости приедут, баловал их, всюду с ними ездил – и в лес, и на рыбалку. Сейчас постарел, болеет часто, уже нет у него сил ни гостей встречать, ни самому куда-то ехать. Вот и внучку крохотную посмотреть не смог поехать, одну меня отправил…».
Старожилка Докучаевска понимающе закивала: «Мой муж тоже долго болел, он всю жизнь на комбинате проработал, все здоровье и силы там оставил. В прошлом году умер. Сорок лет вместе прожили, я даже не знаю, как бы я без него смогла быть. Да хорошо, что не одна живу – с дочкой, зятем, внуками. Зять водителем работает, уважительный очень. Внуки слушаются, но учиться не хотят – все бы им за компьютером сидеть или гулять. Возраст такой… А еду проведать вторую дочку, младшенькую. Они с мужем в 2014-м уехали в Киев к родственникам мужа. Скучаю очень. Сейчас ведь и по телефону не поговоришь – у нас связи нет. Вот только по компьютеру, по интернету общаемся. Но сама же я в этом не разбираюсь, это когда у моих молодых или у внуков есть время, чтобы мне все включить, тогда и могу только с дочечкой поговорить. Да особо не поговоришь все равно. Они там тоже нечасто бывают свободными – и она, и зять на двух работах работают, так как квартиру снимают, платить дорого. Внучка – или в школе, или с репетитором занимается. Дочка говорит: "Ты, мама, лучше приезжай и погости у нас. И пообщаемся, и друг на друга посмотрим, и увидишь, как мы устроились". Вот я и решила поехать. Дети мне пропуск сделали, чтобы через блокпосты пропустили…»
После этих слов докучаевка заплакала, стала поспешно вытирать слезы: «Как в зоне живем. Чтобы выехать, пропуска нужны. За четыре года дочка только один раз приезжала, и то еле пропустили – что-то там с пропуском не так было. Да я и не хочу, чтобы приезжали. Пусть они далеко, пусть скучаю, но зато у меня душа спокойна за них. У нас ведь что ни день, то стреляют. Сколько с нашего города людей погибших и раненых – страшно сказать! Я и второй дочке говорю, чтобы они тоже уехали, да они отвечают: "А куда? Где и кто ждет? " Говорят, что тут, мол, работа, дом. Срываться и уезжать в неизвестность боятся. Да и денег особо нет. И меня одну оставлять не хотят…».
Некоторое время обе молчали. «Беда…», – покачала головой волноваховка. Потом осторожно спросила: «А ваши многие на нашу сторону за пенсией приезжают? Вы не приезжаете разве?» Ее собеседница махнула рукой. «У меня сердце больное. Мне дети сказали, что не хотят, чтобы я на блокпосту померла. Говорят, что, мол, каждый день кто-нибудь из стариков на блокпосту умирает. Зять уверяет, что придет время, и Докучаевск опять украинским будет, и тогда мне и другим всю неполученную пенсию выплатят».
«Сколько же этих пенсионеров с вашей стороны приезжает – тьма! У нас многие свои дома и квартиры им сдают под ночлег. Хорошо платят, особенно, если жилье недалеко от Пенсионного фонда. На этой войне многие зарабатывают. Кто-то вот жилье сдает, кто-то извозом занимается. У меня сосед на Донецк людей возит. Он всегда из Киева поезда встречает. Поезд только остановился, а у него уже, смотришь, полная машина людей. Я вам могу его телефон дать, если хотите. Обратно будете ехать, ему позвоните, скажете, что от меня, так он, может, с вас меньше возьмет, чем с других», – женщина нашла номер соседа, продиктовала попутчице.
«Спасибо!», – сказала та, и вдруг снова заплакала. «Еще это военное положение ввели. Что теперь будет? Вдруг запретят через блокпосты проезжать? Вдруг не пустят меня обратно?» Она тихо всхлипывала, а ее дорожная подружка успокаивала, объясняя, что никто ничего не запретит, как ездили люди, так и будут ездить, правительство же понимает, что простые люди не виноваты, что война…
«А что у вас народ говорит? Хорошо в "ДНР" жить или в Украину хотят вернуться?» – спросила женщина из Волновахи, когда ее попутчица успокоилась и стала задумчиво смотреть в окно. Услышав вопрос, та вздохнула: «Какое там ДНР? Кому оно надо? Что за жизнь у нас сейчас в Докучаевске? Каждый день почти стреляют – то артиллерия, то снайпера. Молодежи почти не осталось в городе, только те, кому деваться некуда. Большей частью остались пожилые. Люди изменились очень, всего боятся, ходят с оглядкой. Женщины еще более-менее за собой следят, а мужики, которые на пенсии, так вообще ходят небритые, нечесаные, мятые. Не потому, что пьяные, нет. Нормальные трезвые мужики, а себя в порядок приводить не хотят. Вроде как все равно им, вроде как жизнь кончилась… Что ж хорошего в такой жизни? Как скот нас в зону загнали. А ведь у многих на этой стороне родственники, с которыми хочется чаще видеться. Пенсии опять же. И не поедешь теперь, куда хочешь, и не встретишься, с кем хочешь. Границу между нами устроили, разделили нас. Нас и не спросясь…»
Ее собеседница вздохнула эхом и грустно согласилась: «Разделили нас против нашей воли…».
Источник «Донецкие новости»