Не замечали страшную закономерность нашего обнищавшего, а оттого крайне циничного (впрочем, эти эпитеты можно и поменять местами) общества: с трибун и митингов крикуны с разными флагами дружно рифмуют "деды" и "победы", клянутся не дать в обиду наших ветеранов, а в ежедневной жизни не замечают, игнорируют, а то и откровенно ненавидят их, путающихся под ногами?

Пусть простят меня сердечные и отзывчивые шофёры, но иногда мне кажется, что больше всех сейчас испытывают нелюбовь к пожилым людям… водители маршруток. Такая себе классовая ненависть: в том, что государство "кинуло" их с компенсацией на перевозку льготников, а хозяин требует ежедневного плана в очень конкретных цифрах, солярку заливать надо, а количество посадочных мест ограничено, оказываются виноваты они - старики. Экономика начинает и выигрывает. У человечности. Вот такое кино получается…

Кадр первый: в бою за каждый колосок

Шурочка, единственная дочка в семье потомственных землепашцев в маленьком селе под Мелитополем, выходит замуж. На улице весна 1938 года, и уже понемногу забываются детские голодные ужасы, когда есть хотелось даже во сне, а любая трава за двором считалась съедобной. Родители не могут насмотреться на дочку, сияющую от счастья. Пусть даже в скромном и единственном платье, отрез на которое выделили матери, как передовой колхознице, в честь очередного юбилея Октября.

- А уже на следующий день муж отправился в поле: он вместе с отцом моим работал на тракторе. И я - на посевную. Вот такой "медовый месяц"... А когда я на сносях следующим летом ходила, была уборочная страда. Помню, чтобы отвезти меня в больницу, даже подводы не нашлось. Председатель колхоза так маме и сказал: "У нас идёт бой за каждый колосок, а вы тут со своими детьми". Не знаю, как всё было бы, если б в тот момент в село не приехал какой-то партийный начальник. Благодаря его телеге я успела добраться к акушерке, которая и приняла моего мальчика, - вспоминает баба Шура, стараясь не заплакать.

Радоваться своему первенцу родители смогли чуть меньше года. Сынок, не сделав и первого шага, умер от воспаления лёгких. Местная медсестричка вовремя не "забила в колокола", а когда собрались везти в город, было уже поздно.

- Это сейчас деньги при рождении дают, родильные отделения открывают какие-то особенные, детей с пелёнок языкам иностранным учат. А тогда на нас особо никто и внимания не обращал, в битве-то за каждый колосок. Мы же для всей этой машины были не люди - масса… - вздыхает народный философ баба Шура, едва окончившая сельскую восьмилетку.

Кадр второй: облигации и дом в горящей породе

Войну семья бабы Шуры прошла на всех фронтах: мужчины с первых дней с оружием в руках отправились защищать страну, женщины - взвалили на свои плечи все хозяйственные дела в тылу.

-  Наши бабы всё село вручную перекопали, когда защитные рвы от танков делали. Сначала от немецких, потом от наших - под дулом автоматов. До сих пор по ночам снится, что снаряд летит на меня, а я пытаюсь в землю поглубже зарыться… У меня вот удостоверение участника войны есть, с красной корочкой. Сейчас целыми днями смотрю телевизор, очень переживаю, чтобы чужие войска у нас тут не появились - я за свои почти 90 лет ничего страшнее войны не видела! И за родной Крым сердце болит - я же совсем рядом родилась. Как же так, как же так получилось… - искренне и почти шёпотом произносит баба Шура.

А после войны дважды раненный отец решил перевезти жену, дочь и зятя в Донбасс, где нужны были рабочие люди для восстановления шахт. Там у молодых родилась дочка Люся, дома построили рядом с дзержинской шахтой, чтобы всё, как у людей. В сложные для страны годы не жалели ни сил, ни шахтёрских денег - покупали облигации, один за другим выполняли и перевыполняли планы пятилеток…

Красавица Люська, окончив десятилетку, собралась в техникум. А летом решила подработать официанткой в кафе - денег на мелочи дамские накопить. Там-то, возле первого рабочего места, и сбил её пьяный водитель. 18-летнюю дочку бабы Шуры хоронили в свадебном платье…

Беда, как известно, не приходит одна. Однажды прямо во дворе их дома на Забалке загорелась земля под ногами: шахтная порода, на которой построили жильё, оказалась опасной для проживания. Дом выкупила шахта. Деньги баба Шура положила на сберегательную книжку, чтобы потом приобрести что-то поближе к жилью родителей, которые обосновались в держинской Щербиновке. О том, что случилось с теми деньгами на книжке, баба Шура красноречиво объясняет, показывая известную фигуру из трёх пальцев.

Кадр третий: заботы, которые навсегда

На остановке мы с бабой Шурой ждём маршрутку на Дзержинск, где живёт теперь старушка, прикупив за деньги от дома родительского небольшую квартиру. Говорят, автобусы тут бывают часто, но этот, как назло, всё не едет. У старушки странный ярко-синий оттенок некоторых седых локонов. Следы краски и на руках…

- Вот, приезжала памятники на могилках родителей подкрасить: я ж одна осталась, кроме меня - некому. Пока жива буду, это мои святые заботы… Надо бы новые поставить, эти уже сто раз крашеные, но, боюсь, не под силу. Потом на Забалку к мужу и дочке ещё ехать, полбанки осталось. Представляете, голод, войну, смерти детей выдержать пришлось, а вот живу! - то ли с гордостью, то ли с удивлением говорит баба Шура.

Жалуется, улыбаясь, на собаку, которая умыкнула бутерброд, оставленный без присмотра на лавочке возле могилок. Мол, за целый день только чашку чая выпила, но одну божью тварь накормила. Наконец, вдали виднеется долгожданная маршрутка. Баба Шура, подхватив полосатую сумку с баночками и кисточками, забирается на подножку, показывая водителю ту самую "красную корочку": не просто так она старушка немощная, а заслужила эти две с половиной гривни своим почти вековым трудом на благо страны.

В ответ водитель почти истерически кричит, что и так пол-автобуса бабушек, этими бумажками он бензобак не наполнит и вообще, если она сейчас не выйдет и не вернётся назад на кладбище, он никуда не поедет. Оторопевшая баба Шура, которая не может даже схватиться за поручень, так как держит перед собой открытую книжку ветерана, едва не падает с подножки, когда водитель начинает движение с открытой дверью. Мы снаружи кричим, пытаясь как-то призвать к совести шофёра: ну не на горбу же своём, в конце концов, он будет нести сухонькую бабу Шуру? Люди внутри вжимаются в кресла, боясь накликать на себя гнев хама за баранкой.

Бросаю водителю "пятёрку": за себя и бабушку. Пассажиры опускают глаза, всю дорогу в салоне тягостное молчание. Баба Шура сидит, отвернувшись к окну. О чём она думает? О том, что сгоревший от пневмонии первенец или погибшая под колёсами пьяницы дочка точно не дали б её в обиду,  а неродившиеся внуки могли бы возить её на автомобилях, чтобы вместе ухаживать за могилками предков… Или о том, что страна, которую она поднимала на своих хрупких плечах, отказывает ей в элементарном уважении…

За кадром: стыдно…

И я не могла смотреть в её глаза, потому что тоже, живя в этой стране, страшно виновата перед такими, как баба Шура. Выходя из маршрутки, я положила водителю немного купюр, которых хватит на нескольких таких бабушек. Как он их потратит? Его дело. Но вдруг у него проснётся совесть, и он, вопреки суровой экономии, не станет теперь выталкивать дедушек и бабушек из автобуса, своим хамским поведением фактически отправляя их на кладбище?..

Возможно, сейчас нужно было бы говорить о том, что проблема перехода на адресную помощь для льготников уже не просто назрела, но даже перезрела. Постоянные конфликты, вспыхивающие в маршрутках и автобусах во всех направлениях, так же страшны, как и разваливающийся автопарк общественного транспорта, поддерживать который в нынешних условиях невозможно. Но можно я в конце всё же о душе… У каждого живущего на земле есть заботы, которые навсегда. И они, чужие и одинокие старики, тоже одна из таких важных забот.