Любаша покрепче вцепилась в руль, сосредоточившись на полотне дороги, чтобы не оглядываться на собственные сумбурные мысли, которые гнались за ней по обочине с настырностью упырей: «Если они не планировали вечное чувство, зачем тогда, спрашивается, нарекли меня этим словом так пафосно, с большой буквы. Чтобы поиздеваться, что ли?»...

Как вдруг взгляд зацепился за вполне конкретное четырехногое, что отчаянно мчалось прямо по центральной полосе впереди нее...

Разбитая чашка

Что все не будет так, как раньше, она поняла сразу, когда мама разбила любимую чашку папы. Причем демонстративно. А чтобы осколкам фарфорового чуда, некогда символизирующего крепость их счастья, не было скучно на полу, грохнула вслед и несколько экземпляров из семейного столового сервиза. Эти двое, всегда казавшиеся Любаше самыми мудрыми существами на земле, безобразно покраснев, громко орали друг на друга, обвиняя во всех грехах. Такого даже на базаре не увидишь. О чем она и решила примирительно заявить, вызвав огонь на себя.

Они схватили ее каждый за одну руку, пытаясь перетащить на свою сторону. «Если б была поменьше, точно бы разорвали на две части», - почти испугалась она, вырвавшись от обоих и спрятавшись в ванной за шумом воды, льющейся из крана. «Взрослые бывают такими  придурками», - подумала горько и заплакала тихонечко. Чтоб никто не услышал. Не дождутся они такой радости. Но когда папа загремел в прихожке чемоданами, все же вышла. Остановить? Вряд ли. В такой войне парламентариев расстреливают. Вот и ее он расстрелял, правда, только уничтожающим взглядом и парой едких фраз: «Остаешься здесь? Понятно. Вырастешь точно такой же пустышкой, как твоя мамаша». За что получил в лоб комнатным тапочком, пущенным мамашей с точностью форварда.

Мир - пополам

Вся последующая жизнь показалась ей уроком в классе, где изготавливают поделки. Наверное, по степени наивного упорства, с которым она пыталась склеить абсолютно несовместимые детали. То, что они отторгают друг друга, была ясно и понятно. Но ей верилось, что произойдет чудо, и все получится. Стала носить из школы «неуды», начала грызть ногти (а вдруг поведут к психологу, и тот им популярно объяснит, что причина - в психологической травме, нанесенной дочери родителями). Они возьмут и образумятся. Демонстративно пошуршала однажды пачкой сигарет в кармане. Ничего не выходило. Во всех ее недостатках - мнимых и явных - они укоряли друг друга. А ее достоинства вообще перестали замечать.

Мама перед выходом на работу стала дольше краситься у трюмо, пытаясь «замаскировать годы». Папа вообще в один  прекрасный день познакомил Любашу с очаровательной блондинкой (точно позавчерашней выпускницей) и пообещал подарить от них братика и сестричку. На каждый их прокол она отвечала очередной дырочкой то в ухе, то в пупке, то в носу. За что получала от обоих самые нелестные эпитеты. «Пустышка» было самым приятным из них.

Однажды, разбирая свои детские «архивы»: первую прядку волос, маленькие кукольные башмачки, такие же распашонки и прочую дребедень, она наткнулась на настоящую пустышку - соску, с которой когда-то все никак не могла расстаться. По семейной легенде, родителям пришлось мазать ту горчицей, чтобы отучить от вредной привычки. А она - Любаша - все равно продолжала тянуть ее в рот, даваясь слезами и не умея высказаться по поводу того, какую гадость они ей подложили. Попробовала на язык сейчас - стерильно чистая, она показалась даже сладкой и слегка пахнущей молоком. Поймала свое отражение в зеркале - на голове ежик, в ушах - металл, взгляд, как у идиотки, - и захохотала нервно. «Спасибо вам, родители, за счастливое детство!»

Искусство качать права

На каком-то этапе она поняла, что от ситуации, в которой оказалась, можно поиметь и свои плюсы. Где-то через год, после того, как мама успокоилась и даже позволила себе  познакомить ее с ухажером, который до ее прихода всегда успевал сбегать, а у папы появилась маленькая копия ее самой, Любаши, пускающая пузыри и бессознательно крутящая всем розовенькие фиги. «Правильная фигура из трех пальцев, они другой не стоят», - думала Любаша, ощущая укол в сердце оттого, как сюсюкает папа над малышкой. Так, легенький укол. Пару раз поиграв со сводной сестренкой, она набрала «очки» на всю оставшуюся жизнь, получив негласное право иметь то, что хочется. Наверное, отец таким образом все же пытался компенсировать свой уход из ее жизни. Мать -  улестить, чтобы не сильно привязывалась к «этой мартышке». Каждый из них при случае старался вовсю доказать, что он - лучше. Как будто канат перетягивали в ожидании ценного приза. А зачем он им, и сами не знают...

Бонусы реализовывались в виде новых шмоток, косметики, дисков и другой ерунды, которую она складывала на полочках и тут же забывала о ней. Друзья и подруги прикалывались: «У тебя сразу две коровы, вот и дои их, лови момент». Она вроде ловила, не получая от этого, в принципе, никакого удовольствия. В чем оба предка сошлись, так это в нежелании дать разрешение завести собаку. Называли это блажью, правда, с разной мотивацией: папа не хотел, чтобы она даже запах псины привносила в их уютное гнездышко; мама вообще не хотела лицезреть никакой псины - ни анфас, ни в профиль. Но пользу из этого противостояния Любаша сумела извлечь: одна разрешила ей задерживаться на дискотеках (чтобы не слушала, как они воркуют с «новым папой»), другой - оплатил курсы вождения с перспективой «дать порулить» его новеньким «Хаммером». Вот ведь как бывает: жили вместе - перебивались с хлеба на воду, разошлись - и откуда все взялось. «Значит, они были правы? А я? Как же я?»

А сердце чистейшей породы

Вот какие мысли догоняли Любашу, когда она впервые вырулила на объездную дорогу на любименьких папенькиных колесах. Вождение ей давалось легко, так что скорость развила нормальную, старательно не обращая внимания на окрики отца рядом. «Понервничай, попсихуй», - почти без злобы подумала она, когда  из открытой дверцы впереди идущей «девятки» прямо на дорогу выбросили что-то. Перекувырнувшись несколько раз, это «что-то» поднялось и,  прихрамывая, помчалось следом. Собака! Совсем как в стихотворении Эдуарда Асадова (которое Любаша недавно прочитала перед всем классом, чем заставила прослезиться даже двоечника Леху), мчалась так, что сердце, наверное, у нее выпрыгивало из груди. За теми, кто предал,  бросил, отрекся...

Она бросилась за ней, чтобы догнать, обнять двумя руками, зарыться носом в жесткую шерсть на шее и прошептать в ухо, как она ее понимает, как жалеет, как никогда не обидит. Псина очень отличалась от идеала, нарисованного ею когда-то мысленно: плюшевой ручной игрушки. Но ведь и Любаша уже не была девочкой с бантиками. Лавируя между машинами, она преследовала свою живую цель так, как будто та у нее была единственной. А псина, порой затравленно оглядываясь на металлическое чудовище позади, все догоняла предателей. Пока, устав, не остановилась, словно поняв, что ничего не получится.

Вранье! Любаша сделала это за нее. Как в замедленном кино, увидела приближающийся бампер и ткнулась в него на всем ходу. Припечатала за всю несправедливость этого мира, за собаку, что застыла обреченным ребенком на обочине, за любовь, не заслуживающую большой буквы, за свое одиночество при наличии живых родственников...

Лбом она навернулась конкретно. Да и грудная клетка побаливала, когда сознание вернулось и сквозь пелену явственно проступили перепуганные лица отца, толстого дядьки, которому она помяла номера, и... морда чего-то беспородного, что, свесив язык, с ходящими ходуном боками почему-то внимательно всматривалось в нее.

- Ты чокнутая? - орал дядька.

- Ты сам чокнутый! - орал на него отец.

- Ты что себе позволяешь на дороге?

- Я вас всех посажу, - вопила вылетевшая из такси мама, явно вызванная телефонным звонком.

Редкие зеваки крутили пальцем у виска, глядя на эту мизансцену. А Любаша, посапывая, все же дотянулась рукой до лба собаки и тихонько погладила ее.

- Оставайся со мной, я тебя никогда не предам, - попросила. После этих слов участники инцидента, словно засовестившись, затихли. Чужой дядька чертыхнулся  и попытался поскорее слинять, не дожидаясь гаишников. Перед этим сделал призывный жест собаке: мол, ладно, запрыгивай в салон. Словно улику хотел спрятать. Та дернулась было вслед за ним, но отвернулась. Прижалась к Любаше и теплым языком прошлась по ее щеке.

 - Можно, я назову тебя Пустышкой, бедная моя, никому не нужная собачатина? И будем мы с тобой жить и печали не знать, - дрожащим шепотом сказала ей Любаша, не понимая, почему мама опустилась рядом на землю и виновато закрыла лицо руками, а папа нервно закурил.

Вместо эпилога

От удара на лбу у Любаши остался маленький трехлистный, почти адидасный шрамик. Она его прикрывает челкой и совсем не комплексует по этому поводу. Вместе с Пустышкой (той выделено место в углу и красивая миска) им хорошо и скучать не приходится. Дружить семьями мама и папа не стали, но и не воюют больше, общаются спокойно. Они словно повзрослели и помудрели наконец-то. Любаша - тоже. Она больше не ерничает и не пытается склеить разбитое. Если кто-то не может быть вместе, зачем мучиться? Жизнь ведь долгая. А «предки», в принципе, не самые плохие, хотя мама ввела «комендантский час», а папа машину больше не доверяет. Не сильно и хотелось.

Вот и Пустышка предпочитает ходить, бегать, прыгать. У нее на транспорт - ярко выраженная аллергия. Зато на Любашу смотрит с придыханием. Еще бы, та даже из ушей сережки вынула, чтоб ей язык не царапало, когда лезет «поцеловаться». До чего же здорово, когда тебя так любят, тебе так верят, словно ты и впрямь прописан с большой буквы...