Сегодня исполнилось 120 лет со дня рождения одного из самых известных русских писателей двадцатого века, уроженца Киева, автора «Собачьего сердца» и «Белой гвардии». В отличие от многих литераторов, в жизни Михаил Афанасьевич был очень похож на того, каким он представляется человеку, читающему его книгу, - жизнелюбивым, ироничным, со специфическим чувством юмора и небольшими странностями.

Шутил даже при смерти

Благодаря «Мастеру и Маргарите» Булгакова всё чаще упоминают в каком-то мистическом ключе. Сам же он, похоже, рассматривал сферу мистического исключительно как повод для шуток и розыгрышей. Его вторая жена, Любовь Белозерская, вспоминала, как однажды он вместе с друзьями затеял модное в то время развлечение - спиритический сеанс. Все уселись за круглый стол, положили руки на столешницу, и тут сверху… посыпалась редиска, приготовленная для ужина. Конечно, это подстроил сам Михаил Афанасьевич, который при этом еще и тыкал участников сеанса спрятанным в рукаве прутом.

- А если бы у меня были еще черные перчатки, - посетовал он, - я бы всех вас с ума свел...

Перепало от Булгакова и третьей жене, Елене Шиловской. Как-то писателю подарили портрет, который ему совсем не нравился, однако Шиловская всё равно повесила его на стену.

- И вот Миша, убедившись, что я крепко сплю, влезал ночью на стул и постепенно соскребывал краски на лице, - рассказывала она. - А по утрам говорил мрачно: это неспроста, это означает что-то плохое. Пока я, случайно проснувшись, не увидела, что Миша в подштанниках стоит на стуле и скребет ножичком портрет.

Своим моноклем Булгаков эпатировал и возмущал окружающих.

Это специфическое чувство юмора не покинуло Булгакова даже в последние дни жизни, когда он был тяжело болен. Услышав, что в квартиру вошел друг, приехавший его навестить, он сложил руки на груди и закрыл глаза. Вошедший обомлел: всё, умер! Но тут Булгаков открыл глаза, и все вздохнули с облегчением.

Сталин превратился в анекдот

Однако любимым предметом шуток у Булгакова были его взаимоотношения со Сталиным. До сих пор ведется много разговоров о том, что вождь проявлял к писателю какое-то странное неравнодушие: то запрещал ставить его пьесы, то снова разрешал, лично звонил ему на домашний телефон и даже вызывал к себе в Кремль. На самом деле многие из этих историй Булгаков просто-напросто сочинил. Он обожал рассказывать анекдоты о своих встречах или телефонных разговорах со Сталиным.

Примечательно, что в этих «сталиниадах» нуждающейся стороной всегда был Иосиф Виссарионович. Он звонил писателю и спрашивал, как бы ему посмотреть «Дни Турбиных» во МХАТе. Булгаков скромно отвечал, что, мол, пьеса снята с репертуара. Тогда генсек начинал разбираться уже с директором театра. И слушатели никогда не могли понять, было ли это на самом деле, или же Михаил Афанасьевич в очередной раз их дурит.

Массаж для кошки

Кот Бегемот - далеко не единственный «кошачий» персонаж в творчестве Булгакова. Усатые и хвостатые домашние хищники встречаются практически в каждом его произведении - смешные или грустные, но всегда трогательные. Вот, например, отрывок из его очерка «Мне приснился сон…»:

- Я увидел желтые встревоженные зрачки моей кошки. Я подобрал ее год назад у ворот. Она была беременна, а какой-то человек, проходя, совершенно трезвый, в черном пальто, ударил ее ногой в живот, и женщина у ворот видела это. Бессловесный зверь, истекая кровью, родил мертвых двух котят и долго болел у меня в комнате, но не зачах, я выходил его. Кошка поселилась у меня, но меня тоже боялась и привыкала необыкновенно трудно.

Согласитесь, так написать о кошке мог только человек, нежно любящий этих животных. Но, что интересно, у Булгакова эта любовь сочеталась с ужасной брезгливостью.

- Нашу кошку Муку, - вспоминала Любовь Белозерская, - Михаил Афанасьевич на руки никогда не брал, был слишком брезглив, но на свой письменный стол допускал, подкладывая под нее бумажку. Исключение делал перед родами: кошка приходила к нему, и он ее массировал.

Более того, разные мелкие домашние записки своей жене Булгаков писал исключительно от имени живших у них котов.

Коллеги были в шоке от монокля

В одежде Булгаков придерживался стиля весьма экстравагантного. Вот как описывает свое первое впечатление от него Белозерская:

-  Одет он был в глухую черную толстовку без пояса, «распашонкой». Я не привыкла к такому мужскому силуэту; он показался мне слегка комичным, так же как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые я сразу окрестила «цыплячьими» и посмеялась. Когда мы познакомились ближе, он сказал мне не без горечи: «Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки, она бы не смеялась…»

Впрочем, вскоре надушенная дама полюбила его, несмотря ни на желтые ботинки, ни даже на перстень с васильково-синим сапфиром, с которым он никогда не расставался. Более того, став его женой, сама стала уверять всех, что если перстень повернуть камнем вверх, он начинает испускать «праны добра».

А в 1925 году, уже будучи известным писателем, Булгаков вдруг стал носить монокль. По тем временам это смотрелось не просто эпатажно, а даже вызывающе, ведь монокль ассоциировался с образом аристократа или, на худой конец, буржуа.

- Потомственный русский интеллигент, бывший врач и нынешний литератор… скромный труженик… и вдруг эта карикатурная стекляшка с тесемкой!.. В предательскую минуту, слишком упоенный собственным успехом, он потерял чувство юмора, так глубоко ему свойственное… - возмущался его коллега по газете «Гудок» Арон Эрлих.

Впрочем, простому народу этот оптический прибор на лице Булгакова казался скорее забавным, и один нэпман - владелец фотомастерской - даже вывесил его фотографию в витрине для привлечения клиентов.

Редакция «попала» на люля-кебаб

Чтобы убедиться, что Булгаков был настоящим гурманом, достаточно почитать, как любовно и смачно он описывает еду в своих произведениях. Однако в реальности послереволюционной России ценителю «порционных судачков а натюрель», «яиц-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках» и «филейчиков из дроздов с трюфелями» гораздо чаще приходилось довольствоваться картофельными котлетами в столовой «Окон РОСТА», где он подрабатывал. Эти котлеты писатель просто терпеть не мог, и, как только находил возможность, отрывался по полной.

В 1922 году берлинская русская газета «Накануне» заказала Булгакову очерк о первой Всероссийской сельскохозяйственной выставке. Целую неделю Михаил Афанасьевич с редкостной добросовестностью ездил на выставку и проводил на ней по много часов. Наконец материал был сдан. Особенно подробно автор описал национальные блюда и напитки кавказских и среднеазиатских республик. Аппетитный обзор признали своевременным - ведь эмигрантская печать злорадно писала о голоде в советской России.

Очерк поставили на самое видное место. А в день выплаты гонорара Булгаков принес счет на производственные расходы. Бухгалтер московской редакции «Накануне» был близок к инфаркту: рассчитывая возместить стоимость трамвайных билетов, он получил недельный счет за шашлыки, шурпу, люля-кебаб, фрукты и вина. К тому же, на двоих.

- Извольте-с видеть, - объяснил Булгаков (он всегда изъяснялся по-старомодному вежливо), - во-первых, без дамы я в ресторан не хожу. Во-вторых, у меня отмечено, какие блюда пришлись даме по вкусу. Как вам угодно-с, а произведенные расходы покорнейше прошу возместить.

Впрочем, Михаил Афанасьевич и сам был хлебосольным хозяином, он обожал зазывать к себе друзей и угощать вкусностями собственного приготовления. «Лучший трактир в Москве» - так он называл свой дом. Самым любимым блюдом Булгакова была индейка, фаршированная шпиком, которую готовили на Рождество в его киевском детстве. Но в двадцатые годы индейка уже была роскошью, и Булгаков готовил гостям селедку по особому рецепту: вымачивал ее в молоке, выбирал все кости и поливал соусом из горчицы, сахара, масла и уксуса.

Писатель о Киеве: как превратить русскую аптеку в украинскую

В Киеве Михаил Булгаков прожил почти до тридцати лет. Украинскую столицу писатель искренне считал «самым лучшим городом на свете» и со знанием дела описал ее в рассказе «Киев-город». Если внимательно перечитать его, то можно, к своему удивлению, обнаружить, что за последние 90 лет в Киеве мало что изменилось.

Об украинском языке: «Киевские вывески. Что на них только написано, уму непостижимо. Нельзя же в самом деле отбить в слове  «гомеопатическая» букву «я» и думать, что благодаря этому аптека превратится из русской в украинскую».

О людях: «Какая резкая разница между киевлянами и москвичами! Москвичи - зубастые, напористые,  летающие, спешащие, американизированные. Киевляне - тихие, медленные и без всякой американизации».

О религии: «Три церкви - это слишком много для Киева. Старая, живая и автокефальная, или украинская. Положение таково: старая ненавидит живую и автокефальную, живая - старую и автокефальную, автокефальная - старую и живую. Чем кончится полезная деятельность всех трех церквей, сердца служителей которых питаются злобой, могу сказать с полнейшей  уверенностью: массовым отпадением верующих от всех трех церквей и ввержением их в пучину самого голого атеизма. И повинны будут в этом не кто иные, как сами попы, дискредитировавшие не только самих себя, но самую идею веры».