«Печальная кошка
Сидит на окошке
И пьет молоко - соле-но-е!
Печальная кошка
Заплакала ложку,
Ей папа сказал: «Ай-ай-ай!»

Довольный собой, Зайка хихикнул. Песенка получилась хорошая. Как раз такая, какую хотелось петь целый день. Весь этот печальный (как кошка) осенний (ее рыжего цвета) день. Который он, заболевший не сильно, но чувствительно, опять проведет дома. Один.

Светик в гневе

- Тише, Светик. Тише...

- Хватит на меня тишкать!

Она полураскрашенной амазонкой металась по квартире. Полы розового халатика то и дело соблазнительно расступались, приоткрывая точеные, исцелованные крымским солнышком ножки.

- Ни-че-го! Ничегошеньки по дому сделать не можешь!

- Ну, не мое это... - пожал плечами Миша.

- Но не настолько же! - рявкнула Света, на миг замирая возле него, а потом снова пускающаяся в комнатный бег, чуть охлаждающий гнев. - Прокладку, дерь.... - тут она осеклась, подыскивая более мягкое прилагательное. - Обычную прокладку попросила заменить, а он крану мозги свернул!

Михаил, как раз застегнувший Саньке курточку, выпрямился и, перегнувшись через прихожую, заглянул в ванную. Гадкий кран, казалось, улыбался, ехидно выгнув покалеченную шею.

- Скотина, - прошептал ему Конюшев. Поправил плащ, плюнув на обувную мочалку, навел псевдоблеск на туфлях, ласково щелкнул Саньку по носу и примирительно бросил промчавшейся в спальню супруге:

- Светик, ну не злись. Вызовем слесаря, разрулим всё. Чего ты драконишься из-за какого-то крана...

- Да потому, - задохнулась яростью Света, хоть ласковый голос где-то внутри уверял, что повод для шума-гама не так велик, - что тебе ни до чего нет дела!  Я нашу квартиру вылизываю, выстирываю, а ты только своими дисками и занят.

- Во-первых, работа моя дает возможность тебе сидеть дома и содержать его в порядке, - начал заводиться Михаил. - Во-вторых, ты выходила замуж не за слесаря-сантехника. И была тогда вполне счастлива. В-третьих...

Сказать о том, что всё свободное от торговли дисками, их поставок, разруливания вопросов  с соответствующими инстанциями и конкурентами время он посвящает ей и Саньке-Зайке, Миша не успел. Его накрыла волна безмолвного гнева, исходящая от жены, вылетевшей, как пуля, из спальни. Щуря уже идеально подведенные - и когда только успела? - глаза и сжав в нить губы, которые еще вчера вечером шептали: «Ах, как сладко, милый...», она прошипела:

- Слиш-ш-шком много слов. Веди уже ребенка в сад, балабол...

- Зря ты так, - качнул головой Конюшев. - Пойдем, Зайка, пока нас не съели.

Это были последние слова, которые Света услышала от мужа. Вечером его, вступившегося за незнакомую женщину, пырнул ножом пытавшийся ее ограбить наркоман. Миша умер еще до приезда «скорой».

Санька-Зайка

Зайка смутно помнил папу. Только его голос  - сильный и бархатный; усы, которые мальчику нравилось перебирать крохотными пальчиками; и чувство восторга, накрывающее с головой, когда отец подбрасывал Саньку высоко-высоко, до самого неба.

Зато мама помнила его прекрасно. Днем при четырехлетнем Зайке она еще держалась. А вечером, когда думала, что он спит, плакала, пересматривая фото и диски, на которых Михаил был как живой. Санька лежал в кровати тихим мышонком. Он всё слышал. И был благодарен маме, что она плачет по человеку, который - мальчик это точно знал - очень-очень их любил... Теперь в сад его водила мама. Папины родители жили в далекой Полтаве, а бабушка Вера, в одиночку воспитавшая дочь Свету (развелась с пьяницей-мужем давным-давно), тяжело болела. Так что помощи от нее, обитавшей в соседнем дворе, было немного.

Света упахивалась. После смерти мужа его дело развалилось, а ей пришлось тянуть основную работу - верстальщицей в одной из газет, плюс побочную - вечером на домашнем компьютере. Были еще хворающая, но не желающая покидать свою квартиру и перебираться к дочери мать и, конечно, кроха-сын. Спасибо, Санька рос умнишкой. Веселый, ушлый, с вихрастой головой и морем обаяния. Никаких проблем ни мама, ни воспитатель с нянечкой с ним не знали. Он замечательно кушал, легко засыпал, запросто делился игрушками и одним из первых выучивал стишки и песенки. Детвора тянулась к Зайке, как к маленькому магнитику, наделенному большой силой. И он одинаково дружил со всеми, но особенно с девочкой Леночкой - рыжеволосой, с огромными, будто постоянно удивляющимися глазками и бантиками, почему-то всегда завязанными несколько набекрень. Санька половинил с ней яблоки и конфеты, принесенные из дому, помогал складывать самую высокую башню - аж из десяти кубиков, защищал от хулиганистого Лешки.

- Ну ты глянь, Инна Никитична. Прямо жених и невеста, - толкала нянечку под бок воспитатель Татьяна Степановна, указывая на Сашу и Лену, чинно топающих рука об руку на представление привозного кукольного театра.

И никто - ни мама, ни садиковские работники, ни Леночка-Белочка - не замечал печальной кошки, свернувшейся клубочком в глубине Санькиных карих глазенок.

Леночка-Белочка

- Ленок! Доця... Надо вставатки.

Аркадий убрал огненный завиток с самой нежной щечки в мире и тихонько вздохнул, словно боясь разбудить малышку, которую он, собственно, и пришел будить.

Что-то мурлыкнув, девочка попыталась натянуть на голову одеяло. Учитывая, что оно сбилось комком в ногах, сделать это оказалось нелегко. Борьба с ним окончательно растормошила Лену.

Пожитков оттранспортировал сладко позевывающую дочуру в ванную, где вдел в заранее приготовленные тапочки с мордочками лисичек. Лена уверяла, что это - белочки. Папа не спорил.

С шутками-прибаутками прошло умывание. С куксиньем-нехочуканьем - завтрак. Когда Аркадий делал малышке прическу, она пожаловалась:

- А Маша и Таня говорят, что у меня волосики некрасивые. Потому на них бантики и не держатся.

- Что ты, кроха! У тебя замечательные волосики. Вот девочки и завидуют. Просто папа твой, - он замолчал, перехватывая резинку в зубы и борясь с непокорными локонами, - далеко не лучший заплетатель. Вроде нормально...

Они с надеждой посмотрели в зеркало, которое, не вняв желаниям, отразило лишь подобие прически.

- Ладно, па, пошли, - снисходительно чирикнула Леночка.

По пути они традиционно поздоровались со старым кленом, разметавшим верхние ветви на уровне шестого этажа. Сообщили, что спала Белочка хорошо, а вот кушала - не очень... Помахали знакомой синичке. И молча постояли минутку у обочины, поглаживая висящий на тополе венок. Полтора года назад на этом перекрестке иномарка, с водителем которой случился сердечный приступ, убила их жену и маму, переходившую дорогу на зеленый свет. Бабушки-дедушки ушли в мир иной еще раньше, не дождавшись появления внучки. И остались Аркадий и Леночка одни-одинешеньки на белом свете.

Аппендицит

- Папа, папа! А давай возьмем Саньку к себе!

Лена чуть не сшибла Аркадия, вылетев из группы и повиснув у него на шее раскрасневшейся обезьянкой.

- У него мама заболела. Ее в больницу положили. А больше у Зайки никого нет!

Пожитков ошалело взирал то на воспитателя, то на дочь, пока появившаяся в дверях Татьяна Степановна проясняла ситуацию. Оказывается, Светлане, Санькиной маме, вырезали аппендицит. Взять мальчика к себе могли бы две ее подруги, но, как на грех, обе были в отъезде. Что до бабушки, то та даже себя не могла толком обслужить.

- Не знаю, что делать! - заламывала руки воспитатель. - Мальчика просто некуда девать. Ну не в больницу же его отправлять. Он, бедолага, сам неделю хворал, а тут, едва оклемался - на тебе!

Аркадий размышлял недолго. Взял номер Светланы, потом позвонил в хирургию, где она лежала, и оставил сообщение и свои координаты. После чего отправился на переговоры с Сашей. Тот лишь солидно кивнул, выслушав предложение переночевать под чужой крышей. А печальная кошка, недовольно вздрогнув, потянулась и стала покидать мальчишечьи глаза. Неторопливо, но неуклонно...

Пожалуй, в первый раз после смерти мамы Лена съела всё, что положил ей отец. И даже обозвала ковыряющегося в своей тарелке Зайку черепашкой. Аркадий, понимая, каково сейчас мальчику, похлопал его по плечу и сказал: «Ничего, малыш. С мамой всё будет в порядке».

- Конечно, в порядке, - подхватила Лена. - Мне этот аппенсисит вырезали еще в два года. Вот, смотри!

И она с детской непосредственностью продемонстрировала Саньке «боевой шрам».

...Перетянув в комнату дочки кресло-кровать, Пожитков уложил на нем гостя. Оставив детям ночник и десять минут на разговоры, он отправился мыть посуду. За этим делом его и застал звонок Конюшевой.

Оживший рисунок

На следующий день, благо был он выходной, Аркадий и детвора отправились проведывать Зайкину маму.

- О, Светик, а ты говорила, что не замужем! Такого мужчинку скрывала! - захохотала и, ойкнув, заткнулась Томка - соседка по палате, взрезанная за сутки до Конюшевой.

Свету будто кто лицом в горячий борщ окунул. Вчера, когда она достаточно пришла в себя, чтобы позвонить мужчине, приютившему Саньку, Томка уже спала так, что гай шумел. И, конечно, не слышала слов благодарности, перемежовываемых рыданиями Светланы. А сегодня, едва незнакомец (что, впрочем, не совсем верно - виделись же они, когда приводили детей в садик, да и на утренниках тоже) возник на пороге палаты, Конюшевой вдруг стало стыдно. За то, что чужой человек взял на себя заботу о ее сыне. За свое беспомощное положение. За бестактность Тамары.

А Пожитков, словно не замечая ее отчаянного неудобства, тихо-светло улыбнулся и стал вынимать из сумки нехитрую передачу. Его симпатяжка-дочь принесла букет из осенних листьев цвета своих волос. А Зайка, чмокнув в щеку, вручил утренний рисунок, взглянув на который Света поспешила положить его на тумбочку - «лицом» вниз.

И лишь когда шумные посетители ушли, Конюшева подтянула подарок сына и, смахивая слезы, впилась в него глазами. На рисунке были Зайка, Белочка, она и Аркадий. Изображение на бумаге расплывалось под участившейся слезной капелью. Четверо людей счастливой семьей сидели за столом, подбрасывая вверх цветы...

Не пройдет и года, как этот рисунок превратится в фото, а половинки двух семей - в одну.

И печальная кошка навсегда покинет Зайкины глаза.