Их было более 150, выживших после войны донецких подпольщиков. Сейчас две трети уже отошли в мир иной. Оставшиеся периодически собираются в Донецком областном краеведческом музее  рассказать о былом школьникам, живущим в совершенно другой стране, по сравнению с той, которую защищали их деды-прадеды. Одной из самых юных участниц подполья была Майя Саенко (тогда - Полончук), которая в свои 85 помнит жуткие годы оккупации так, будто это было вчера.

Выли сирены, собаки и ветер

Отец, участник гражданской войны, назвал младшенькую Майей в честь дочек своих кумиров - Дзержинского и Кагановича. Жена и четверо детей жили на курской станции Касторная-Восточная, а он, бывший в двадцатых годах председателем губЧК в Курской и Воронежской областях, редко появлялся дома.

- Восьмого марта 1928-го мама приехала в Лиски (Воронежская область) к нему в гости, - рассказывает Майя Ивановна. - А часовой у двери заявил: «Какая ты жена? Она ж с Полончуком за столом сидит!».

Настоящая супруга ворвалась на праздник, перевернула столы и разбила сопернице голову. Поднялся скандал, Полончука исключили из ЧК и партии.

Семья перебралась в Донецк (Сталино). Отец жил отдельно. Работал в милиции, потом в охране коксохимзавода. В 1941  Майя поступила в медтехникум. Но вскоре стало не до учебы - наши отступали.

- Они шли - глаза долу, одеты плохо. Женщины выходили им навстречу, плакали: «На кого же вы нас оставляете? Как нам теперь жить?». А они идут молча, - вспоминает Майя Ивановна. - Лишь некоторые бодрились, обещая: «Мы еще вернемся»... А потом в нашем Кировском районе на всех шахтах и заводах, которые взрывали, одновременно завыли сирены. Им вторили собаки и ветер, гонявший по опустевшим улицам листву.

Оккупанты вошли в столицу края в слякотное 21 октября. Вооружены были куда солиднее, чем наши. Лошади, будто слоны, тянули орудия.

- Называли их бельгийские битюги. От их ног оставались огромные следы, - продолжает Саенко. - Тянулись и тянулись санитарные, орудийные, кухонные машины, открытые - с солдатами. А те, что шли пешими, сложили руки на автоматы и гоготали на всю улицу… Один немец заглянул к нам в дом. Увидел глобус на этажерке. Поставил его на стол, крутанул и заявил: «Весь мир будет наш!». Мы-то язык учили, поняли. А старшая моя сестра, Зина, окончившая в том году пединститут как преподаватель русского языка и литературы в старших классах, отвечает: «Советский Союз был, есть и будет!». Он, вероятно, понял интонацию. Скривился, потом хмыкнул и вышел...

Спасли 240 человек

Вскоре потянулись колонны наших пленных. Длинные: голова в одном районе города, хвост - в другом. «Мы бросали им еду. Тех, кто падал, фашисты сразу пристреливали. Шмаляли и по нам, но поверх голов», - вспоминает Саенко.

Первый лагерь разбили там, где фабрика Володарского, возле тюрьмы. Режим был тогда не строгий, людей отпускали, если за ними приходили родственники. Зина, Майя, а также Шура Васильева, Капа Кострыкина и Марта Носкова бегали с записками от пленных по близлежащим населенным пунктам: «Приходите, выручайте своих!».

А потом открылся концлагерь. У Клавы Баранчиковой, окончившей медучилище, имелся пропуск. Она выводила пленных к центральной поликлинике. Как бы на лечение. На деле же их переодевали в котельной и уводили по разным адресам, по всему региону. Перекантовавшись, спасенные переходили линию фронта.

- Клава однажды привела к себе сразу пять летчиков, - продолжает Майя Ивановна. - А тут облава! Спустили воинов в погреб, бросили сверху половичок. На него - корыто, в которое усадили бабушку Баранчиковой. Воды теплой не было, так что бухнули два ведра холодной. Полицай и немцы ничего не заметили, летчиков спасли. А старушка через пару недель умерла от воспаления легких…

Юных подпольщиц быстро накрыли. Подставной человек, грузин, пришел и стал просить укрыть его от немцев. Пожалела Капа. Когда ее не было дома, он провел обыск и нашел тетрадь, в которой девушка регистрировала спасенных пленных. А там список солидный - 240 человек. Когда брали девушек, предатель ехидно усмехался: «Ты же обещала мне выправить квартиру и документы, сестричка! Не ври, расскажи, как было». А когда их бросили за решетку, он приносил им баланду, напевая «Сулико».

Удар по амуниции

Клаву и Марту арестовали в конце декабря. Девятого января взяли Капу и Зину. «Я до сих пор помню офицера, который приходил за сестрой, - смахивает слезу Майя Ивановна. - Лет 45-50, на левом глазу бельмо, неплохо говорил по-русски, хоть с акцентом».

Позже всех, 13 января, пришли за Шурой... Сначала допрашивали. Надежде Тимофеевне, матери Клавы Баранчиковой, охранник устроил свиданье с дочерью. Женщина потеряла сознание, увидев, что у ее дочери почти отсутствует верхняя челюсть, а правое ухо - порвано. Потом всех пятерых девушек повесили, хоть в расклеенных по городу объявлениях сообщили, что расстреляли.

Майю участь сестры не испугала. Она продолжила в меру сил вредить оккупантам. Вместе с такими же молодыми ребятами ее принудительно послали на немецкий склад имущества. Комендантом стал майор Шварц, четыре фрица - надсмотрщики. «У нас сбилась хорошая компания в 16-18 человек. Руководили старшие товарищи. Я относилась к отряду Шведова, группе Власова», - объясняет рассказчица.

- Мы разгружали вагоны с обмундированием. А когда приходила пора растасовывать всё в машины, преднамеренно путали: штаны к свитерам, и так далее. Спарывали пуговицы, ломали молнии, срывали с касок подшлемники. Одну комнату до потолка забили полушубками. А потом пронесли гаечный ключ и распустили трубы. Когда пришла пора отправлять полушубки на фронт, оказалось, что все они порченые. Расползлись, сгнили. Комиссия списала всё на гнилые трубы, - улыбается Саенко.

А вот устроенный юными мстителями пожар (сунули паклю в тюки с одеждой) за случайность уже не приняли. Начали расследовать более тщательно. Троих подпольщиков бросили в конц-лагерь.

- Окончательно мы погорели, выбрасывая во время перевозки пакеты с одеждой, которые подбирали старшие товарищи, - продолжает Майя Ивановна. - Однажды этот маневр засекли полицаи. Всю смену поставили под стену и продержали так несколько часов. В это время по домам проводили обыски. У меня ничего не нашли, но всё равно с прочими загнали в кабинет Шварца, где он собственноручно сек каждого.

Есть для кого жить!

В 1943-м ей удалось спастись от отправки в Германию. Но пришлось работать на заводе. Разгружала кирпичи, цемент, песок, щебень.

- 17-летняя, тощая, голодная, уставшая, я едва управлялась с одноколесной тачкой. Надсмотрщиками были немцы-зэки. Злые, как собаки. Били по чем зря, - вздрагивает она. - Кормили хлебом из горелой пшеницы.

Там она заболела тифом, попала под бомбежку. «Всё горело, всё свистело, - качает Саенко головой. - У меня лопнула барабанная перепонка в правом ухе. Ничего не слышу, размазываю кровь и хохочу».

После освобождения Майя очень просилась на фронт. Но ей сказали, что слаба, так что пусть лучше помогает здесь. Год ухаживала за детками в яслях, а окончив курсы медсестер, проходила практику в госпиталях. Четыре года проработала

в одном из них, расположенном  тогда в школе №33. А потом 44 года была медсестрой в больнице №24.

Уже более двадцати лет Майя Саенко на пенсии. У нее - 18 медалей, включая три трудовые. Есть ордена - «За мужество» и Великой Отечественной войны второй степени. Пока были силы, вела большую общественную работу. В школе №93 с ее помощью организовали музей боевой славы. Еще один - народный музей «Донбасс непокоренный» - в Калининском районе.

- Похоронила девять лет назад мужа-шахтера, в этом году - сына-чернобыльца, - кручинится эта удивительная женщина. - Зато остался еще один сын, три внука, внучка и даже правнук, которому нет и годика. А значит - есть для кого жить!